ИВАН ПЕТРОВИЧ ПАВЛОВ
В 1860 г. в Лондоне появилась оригинальная книга, которая вскоре была переведена и на немецкий язык. Она называлась «Физиология обыденной жизни». Ее автор, Джордж X. Льюис, был сыном купца, изучал медицину и философию, а затем целиком посвятил себя труду писателя. Его в первую очередь интересовали великие люди и их судьба. Однако время от времени он черпал свои сюжеты также в медицине и естественных науках, которыми некогда занимался; так возникла его книга «Физиология обыденной жизни». В ней в живой форме рассказывалось о том, что происходит в теле ежедневно, ежечасно и ежесекундно, о циркуляции крови, о переваривающей силе желудка. Объяснения его были не всегда правильными, но в то же время такого рода книга представляла для всех неспециалистов нечто совершенно новое и крайне увлекательное. Что в ту пору было известно людям обо всех этих вещах, знание которых ныне является неотъемлемой частью общего образования?
Книга Льюиса, посвященная повседневным отправлениям организму, побудила одного молодого человека в возрасте шестнадцати лет посвятить себя медицине, а затем и физиологии. Этим молодым человеком был сын священника Иван Петрович Павлов, родившийся в 1849 г. в Рязани, расположенной к юго-востоку от Москвы. Дело шло к тому, чтобы он избрал профессию своего отца, но тут, неизвестно каким путем, в его руки попала эта книга, и кандидат на пост священника превратился в того Павлова, который преобразил всю физиологическую науку.
Иван Петрович Павлов (1849-1936)
Впоследствии Павлов часто рассказал о том, как потрясла его книга Льюиса, столь изумительно новым показалось ему все в ней написанное. Несколько лет спустя, уже готовясь в Петербурге к поступлению в Военно- медицинскую академию, он вновь натолкнулся на книжку, которая произвела на него, в то время уже 20-летнего юношу, сильнейшее впечатление, — это были «Рефлексы головного мозга» Сеченова. Не будь намерения Павлова и без тою достаточно твердыми, то одной этой маленькой книжки хватило бы, чтобы укрепить его в мысли стать физиологом, т. е. исследователем функций человеческого тела.
Иван Михайлович Сеченов был основателем русской физиологии, предшественником Павлова. Он жил с 1829 по 1905 г. Сын отставного офицера, он избрал вначале военную карьеру. В Петербургском военно-инженерном училище он основательно изучил математику, физику и химию. Почувствовав, однако, вскоре, что ему не нужна офицерская сабля, он постарался избавиться от выполнения воинских обязанностей. Он хотел стать медиком.
Сеченову был 21 год, когда он добился своего и записался в Московский университет. С самого начала своего медицинского образования он понял, что его специальностью должна стать физиология. Он пополнял впоследствии свои знания в иностранных университетах, но не изменял избранной им специальности. B возрасте 30 лет ему представилась возможность получить профессуру в Петербурге. Он стал великим русским физиологом и вместе с тем кумиром студентов, которые в его лице нашли идейного вождя. Это, разумеется, не понравилось господствовавшим кругам. Человек, отстаивавший убеждение, что университеты должны быть не только заведениями для преподавания наук, но и центрами научной работы, способствующими развитию науки, человек, привлекавший к экспериментальным исследованиям своих слушателей и рассказывавший им не только о тайнах природы, но и о правах человека, об идеалах свободы, мог в то время рассчитывать лишь на самое недоверчивое к себе отношение.
Сеченова охотно отпустили в Париж, где некоторое время он провел у Клода Бернара, чтобы поработать в его лаборатории. Делая опыты на лягушках, он нашел в головном мозгу этих животных участки, посредством которых рефлексы могут быть заторможены или подавлены. Таким образом, знание сложного механизма нервной системы было обогащено новым важным открытием. Несколько позднее, в 1863 г., Сеченов опубликовал в одном из русских журналов свою уже упомянутую работу «Рефлексы головного мозга». Содержание ее находилось в прямом противоречии с мировоззрением господствующих кругов, и на работу был наложен арест. В этом сочинении были заложены основы всего того, что с такой ясностью разработала в дальнейшем русская физиологическая наука: мерилом всего было признано формирующее влияние окружающей среды, внешних раздражений на психическую деятельность. При этом Сеченов высказывал мысли вроде следующей: «В неизмеримом большинстве случаев характер психического содержания на 999/1000 дается воспитанием в обширном смысле слова и только на 1/1000 зависит от индивидуальности. Этим я не хочу, конечно, сказать, что из дурака можно сделать умного; это было бы все равно, что дать человеку, рожденному без слухового нерва, слух. Моя мысль следующая: умного негра, лапландца, башкира европейское воспитание в европейском обществе делает человеком, чрезвычайно мало отличающимся со стороны психического содержания от образованного европейца».
Для православных кругов сочинение Сеченова явилось сучком в глазу, так как в нем провозглашалась материалистическая физиология, учение о функциях головного мозга, опирающееся на данные наблюдения и отвергающее отжившие легенды. От взгляда Сеченова также не ускользнуло то таинственное, что окружало функцию человека, именуемую сознанием, и он говорил, что раскрывать это таинственное следует не с помощью мистицизма или веры, а применяя методы естественной науки. Все это повело к тому, что труд Сеченова некоторое время был запрещен, и тем больше его читали люди, стремившиеся найти путь к истине.
Сочинение Сеченова впервые познакомило Павлова с научной трактовкой темы, с которой он с этого момента почувствовал себя связанным на всю жизнь. Насколько велико было влияние, оказанное на него работой Сеченова, можно судить по тому, что десятки лет спустя в своих лекциях Павлов постоянно ее цитировал. Еще в семьдесят лет он цитировал своим слушателям такие, например, отрывки: «Все бесконечное разнообразие внешних проявлений мозговой деятельности сводится окончательно к одному лишь явлению—мышечному движению. Смеется ли ребенок при виде игрушки, улыбается ли Гарибальди, когда его гонят за излишнюю любовь к родине, дрожит ли девушка при первой мысли о любви, создает ли Ньютон мировые законы и пишет их на бумаге — везде окончательным фактом является мышечное движение».
Это, безусловно, было новым взглядом на вещи, новым методом превращения «сверхестественного» в естественное.
Для биографии Павлова характерно, что, столь горячо увлекаясь медициной, он ничего не хотел знать о практическом врачевании. Это один из тех редких случаев, когда направление всей деятельности и путь к успеху ясно определились с самого начала: он хотел быть не практическим врачом, а физиологом. Отсюда понятно горе Павлова, когда было принято решение послать его в провинцию «а врачебную работу. Для того ли он восторгался Льюисом и Сеченовым, для того ли побывал у Людвига в Лейпциге и у Гейденгайна в Бреславле? Он постарался остаться в Петербурге. Ему удалось устроиться работать в крохотном чулане при клинике знаменитого Боткина, где он получил возможность производить физиологические эксперименты. Здесь его сразу же повлекло на любимую стезю, на путь, который вел к «нервизму». Прежде всего он начал исследовать .влияние нервов на деятельность отдельных органов. Людвиг и Гейденгайн обратили его внимание на значение нервной системы для функций органов, об этом говорил и Сеченов. Павлов же хотел проникнуть в суть этого механизма. Он начал с сердечных нервов — это должно было стать темой его докторской диссертации, которая принесла ему и доцентуру.
Павловский метод экспериментирования с самого начала коренным образом отличался от методов других физиологов. Он не хотел производить на животных, например, на собаке, таких опытов, после которых животные оставались искалеченными или находились присмерти, — он стремился к длительному эксперименту. Единичный эксперимент, считал он, предпринимается на животном, которое в момент опыта под влиянием волнения и боли находится в ненормальном состоянии. Изучение же физиологии требует нормальных состояний. Исходя из этого, Павлов, занимаясь вопросом пищеварения, накладывал животным фистулы: фистулы слюнных желез, фистулы пищевода, фистулы желудка «и кишечника. Чтобы научиться хорошо оперировать «а собаках, он специально прошел хирургическую подготовку. Кроме того, он научился накладывать фистулы, не беспокоя ими животных. Одна из собак, мучившаяся от фистулы, навела его на правильный путь.
Эта собака, которой наложили фистулу поджелудочной железы, очень страдала от раны. Сок поджелудочной железы постоянно капал наружу, разъедая ткань вокруг отверстия. Однажды ночью собаке удалось сорваться со своей цепи, а наутро ее нашли лежащей на штукатурке, которую она отломала от стены. Павлов понял урок, который ему дала эта собака: ей требовалась подстилка из песка. Теперь он знал, как надо обращаться с такого рода фистулами.
При опытах с фистулой желудка Павлову мешало то, что, кроме желудочного сока, который только и был необходим для исследования, из фистулы иногда вытекала и пищевая кашица. Тогда он изобрел метод «малого желудочка». Павлов перевязывал часть желудка, которая содержала кровеносные сосуды и нервы, но в которую из пищевода ничего попасть не могло. (В этом «малом желудочке» он делал маленькое отверстие, выходящее наружу — фистулу. Малый желудочек работал как и остальная, большая часть желудка — выделяя сок: ведь железы его функционировали так же, как и раньше, но сок, вытекавший через фистулу, не был больше смешан с пищевой кашицей и картина получалась более ясной.
Всем известно, с какой радостью собака встречает хозяина, несущего ей в привычный час пищу. Эта радость не ограничивается областью психики, она выражается и физически. Известно, что у человека, думающего о своем любимом кушанье, «слюнки текут», так как при виде любимого блюда или воспоминании о нем начинают функционировать слюнные железы; так же реагируют и железы желудка, выделяя сок еще до того, как к ним поступает пища. Это явственно показала Павлову фистула желудка: он наблюдал обильное выделение сока из фистулы у собаки при появлении служителя, несущего миску с едой. Однако, когда в то же время к животному приближался другой человек, из фистулы ничего не вытекало. Таким образом, вид этого служителя и этой миски вызывал рефлекс выделения сока.
Но это еще не все. В час кормления стали звонить в колокол, вскоре после чего появлялся сторож с кормом. Слизистая оболочка желудка была уже оповещена ударами колокола о том, что наступает важный момент кормления, и начинала работать, еще не видя перед собой пищи и не ощущая ее запаха: колокол возвещал приближение пищи, и этого было достаточно, чтобы вызвать рефлекс выделения сока.
Это рефлекс, но не безусловный, как, например, вздрагивание от укола булавкой, а условный, т. е. приобретенный, а не врожденный. Этот условный рефлекс был приобретен собакой, так как опыт показал ей, вернее железам ее желудка, что после каждого сигнала колокола обязательно появляется миска с едой. Если бы собаке перестали подавать пищу после сигнала колокола, то через некоторое время слизистая оболочка желудка это также заметила бы и перестала бы выделять сок, невзирая на сигнал колокола, который до этого заставлял ее вырабатывать сок. Итак, условный рефлекс может быть утрачен, хотя для того, чтобы забыть о том, что ранее было столь важным и ценным, требуется известное время. Однако собака никогда не «забудет» вздрогнуть, если уколоть ее булавкой, даже и в том случае, если несколько лет подряд ей не приходилось бы испытывать столь неприятного ощущения. В этом и заключается разница между условными и безусловными рефлексами.
Павлов неоднократно видоизменял свой опыт. Он приучил железы, вырабатывающие желудочный сок, реагировать не только на сигнал колокола, но и на световой сигнал, а также на метроном и т. п. Если некоторое время собака получает пищу из синей миски, то ее железы начинают работать при одном лишь виде синей миски, даже пустой, и вообще при виде любого предмета того же цвета. В обеденное время можно бить перед собакой в гонг, и при каждом звуке гонга из фистулы будет обильно вытекать сок. Опыт можно варьировать как угодно, результат всегда останется одним и тем же: образуются условные рефлексы. Разумеется, не обязательно производить опыты на собаке, их можно делать на самых различных животных; закон условных рефлексов проявляется с одинаковой убедительностью повсюду.
Павлов и его сотрудники сразу же уяснили все значение условных рефлексов, служащих подспорьем в работе организма животного и человека. Так, благодаря условным «рефлексам, пища поступает в подготовленный желудок, где уже имеется желудочный сок. Условные рефлексы помогают организму во всевозможных случаях повседневной жизни и в отправлении самых различных функций.
Но условные рефлексы бывают и отрицательного характера. Например, то, что мы называем привычкой, в том числе вредной привычкой, на самом деле есть условный рефлекс. Чтобы освободить человека от нежелательного рефлекса, требуется затратить немало усилий, ибо «сила привычки», сила условных рефлексов велика.
Если привычки человека грубо нарушаются, то это приводит к потере равновесия между внутренними процессами, контролируемыми корой головного мозга и внешней средой. Благодаря знакомству с явлением условных рефлексов окружающую среду научились рассматривать не как нечто нейтральное, безразличное, а как фактор, оказывающий непрерывное воздействие на организм.
Насколько ясна в настоящее время сущность условных рефлексов, настолько трудно было их обнаружить и определить их значение. Павлов и его сотрудники шли тяжелым путем. С тем фанатизмом, который исключает одновременное изучение какого-либо другого научного вопроса, Павлов в течение ряда лет занимался только этой проблемой. Он был требователен к себе и к другим, угрюм, когда очередные задачи оставались невыясненными, и счастлив и обаятелен, когда ответ был найден.
Безусловно необходимо было выяснить следующее: где образуются условные рефлексы, какой механизм приводит их в движение? Гольц, удалявший у собак кору головного мозга и убеждавшийся после этого, что животные переставали воспринимать окружающее, указывал на кору как на место, где находится «рассудок». Однако был ли «рассудок» последним из того, что следовало обнаружить, или же то, что именовалось «рассудком» и развивалось в материальной субстанции, а именно в головном мозгу, обладало материальной основой? Короче говоря, нельзя ли было пойти дальше, чем пошел Гольц?
И Павлов продолжал свои эксперименты на собаках. Позднее он говор-ил, что, поставив перед собой вопрос о месте образования условных рефлексов, он вспомнил своего учителя Сеченова и от теоретических предположений снова обратился к экспериментальным исследованиям. Павлов сопоставил свои опыты «и опыты Гольца, вернее, скомбинировал их. Удалив собакам кору головного мозга, он предпринял попытку возродить у них условные рефлексы. Но они оказывались угасшими, забытыми. Таким образом, они явно зависели от наличия коры головного мозга. Теперь можно было сказать: кора головного мозга является местом образования условных рефлексов, а область мозга, находящаяся под корой — субкортикальная область, — является местом безусловных рефлексов, ибо бегать, прыгать и вздрагивать животные умели и после удаления у них коры головного мозга. Безусловные рефлексы у них сохранялись.
Безусловные рефлексы являются продуктами опыта и труда многих поколений. В течение бесчисленного множества столетий вздрагивание при уколе булавкой, вставание, ходьба, бег и многое другое закреплялись в организме соответствующего животного и в организме человека; эти свойства наследуются, кора головного мозга для этого не нужна. Однако она необходима для условных рефлексов, т. е. для временных связей, помогающих человеку и животному приспосабливаться к требованиям жизни. Теперь уже стало бесспорным: одни лишь инстинкты (как цепочки безусловных рефлексов) не в состоянии поддерживать жизнь человека и животного, для этого требуется участие условных рефлексов. Роль посредника при этом играет нервная система.
«Условные рефлексы», т. е. временные связи между различными, но повторяющимися все в той же последовательности раздражениями, образуются в организме в течение всей жизни благодаря деятельности коры головного мозга. Они-то и формируют отношения организма к внешнему миру, делают возможным приспособление организма к изменяющимся условиям окружающей среды. Приспособляемость организмов к окружающему миру открыл еще Дарвин. Однако на вопрос, каким образом она достигается, он ответить не мог. Павлов же определил, что приспособление осуществляется благодаря тому, что те или иные условные рефлексы, переходя из поколения в поколение, становятся наследственными, т. е. превращаются в безусловные рефлексы.
Дополнительно к раздражениям, которые вызывают у животного и человека условные рефлексы, к этой — по терминологии павловской школы — «первой сигнальной системе», у человека в его исторической эволюции образовалась еще и «вторая сигнальная система»: сигнальная система слова, речи. Эта система является наиболее существенной отличительной особенностью человека от животного.
Только одно слово может вызвать различные рефлексы, заставить кого-либо побледнеть или покраснеть, побудить железы желудка к обильному выделению соков — все потому, что слово вызывает у человека различные представления. Поэтому слово на человека производит то же действие, что и рефлексы первой сигнальной системы, .вызванные конкретными чувственными впечатлениями.
Эта вторая сигнальная система может обслуживаться не только речью, вызывающей рефлексы, но точно так: же и духовной продукцией, например, изображением. Нетрудно, например, одновременно принося собаке лампу и пищу, вызвать условный рефлекс как временную связь. Нельзя, однако, достигнуть того же, показывая животному вместо лампы изображение лампы на картинке. Напротив, для образования условного рефлекса необходима именно лампа в ее трехмерной, объемной материальности. У человека же дело обстоит иначе. Для того чтобы вызвать рефлекс, который в ином случае может быть вызван соответствующим предметом, достаточно изображения этого предмета. Если у ребенка, как только ему покажут шоколад, начинают действовать слюнные железы, то того же эффекта можно достигнуть, показав ему картину с изображением плитки шоколада.
О значении изобразительных и словесных сигналов, которые в известной степени являются «сигналами сигналов», Павлов сказал: «Окружающая среда отображается в коре головного мозга человека не только в цветах, формах, звуках и т. п., но также и символически — в форме мимики, жестов, речи, почерка. Одной из существенных отличительных особенностей людей является наличие у них особых форм социальной сигнальной системы. Как только слово начинает связываться в мозгу с понятием соответствующего предмета, оно действует на человека сходным образом, как сигнал звонка или метроном действует на лабораторное животное» .
Ассоциации «второй сигнальной системы» являются связями сложнейшего рода. Достаточно вспомнить о том, что в словах отображаются все общественные отношения человека. Однако со словами-впечатлениями и словами-ассоциациями в постоянной взаимосвязи находятся непосредственные зрительные, слуховые, осязательные и вкусовые восприятия, а также ассоциации, вытекающие из ощущений положения и позы. Лишь взаимодействие обеих систем образует фундамент человеческого мышления. При этом «второй сигнальной системе» принадлежит ведущая роль, так как существенной основой мышления является язык, благодаря которому становится возможным абстрагирование и обобщение бесчисленных сигналов при помощи слов. «Человек может воспринимать окружающий мир при помощи двух систем коры головного мозга, непосредственной и символической. Любое поступающее извне побуждение рефлектируется во второй системе изобразительными и языковыми сигналами. Многочисленные раздражения словом, с одной стороны, отдалили нас от действительности... с другой стороны, именно слово сделало нас людьми» — говорил Павлов. Он считал, что вторая сигнальная система, приближающаяся у человека к первой, единственной сигнальной системе животных, расположена в лобной доле, которая у человека шире, чем у какого-либо другого живого существа.
С особенным интересом Павлов относился к типологическим особенностям взаимосвязей обеих систем. «Он полагал, — пишет его ученик Иванов-Смоленский, — что у представителей художественных профессий — художников, писателей и музыкантов — можно обнаружить известное преобладание первой сигнальной системы, чем и следует объяснять свойственные этим профессиям живость и яркость конкретно-образных, эмоционально насыщенных ассоциаций. Зато у многих ученых — математиков, физиологов, философов и др. — обнаруживается известный перевес второй сигнальной системы, которая вызывает преимущественно речевые, математические и другие резко абстрактные ассоциации. Следует, однако, указать на то, что ни одна из этих систем не является полностью господствующей, существует лишь известный перевес одной сигнальной системы над другой. Наряду с ярко выраженным типом художника и мыслителя, Павлов говорил и о среднем типе, который не дает возможности установить преобладание одной или другой системы» .
Эти обе системы работают параллельно, обнаруживая удивительное единство. Нарушение же взаимосвязи обеих систем, когда одна получает ненормальный перевес над другой, выражается в болезненных явлениях: в истерии .или в состоянии, пограничном с психическим заболеванием. Нарушение же влияния коры головного мозга на функции организма ведет к ясно выраженным заболеваниям. Ибо кора головного мозга регулирует и приводит в порядок все функции тела, как уже разъяснялось ранее, и связана посредством поступающих к ней раздражений, т. е. чувственных восприятий любого рода, не только с окружающей средой, но также и с вегетативной нервной системой, т. е. с тем, что не подчинено воле человека. Эти открытия представляют не только теоретический интерес, но имеют и практическое значение; знание их обязательно для врача, работающего в клинике, который может руководствоваться ими при лечении некоторых заболеваний и, используя их, разрабатывать новые методы лечения.
Учение Павлова о высшей нервной деятельности позволяет также с новой точки зрения изучить проблему сна. Прежние теории, объясняющие сон обескровливанием головного мозга или скоплением ядовитых веществ, выделяющихся в момент покоя организма, уже перестали удовлетворять ученых. Эти теории опровергались, например, поведением сиамских близнецов Иры и Гали: обе девочки настолько между собой срослись, что имели две головы, т. е. две центральные нервные системы, но общее тело, а отсюда и единую систему кровообращения. Если бы сон вызывался лишь отправлением веществами утомления, то обе девочки — обе головы — должны были бы спать в одно и то же время, а это было не так: когда Ира спала, Галя могла бодрствовать.
Учение Павлова о высших центрах указывает на то, что функции клеток головного мозга определяются процессами физиологического характера: раздражением, торможением и растормаживанием. Сон, по Павлову, не что иное, как общее торможение большей части головного мозга, наступающее тогда, когда клетки головного мозга нуждаются в отдыхе; сон можно охарактеризовать как защитное торможение. Это торможение распространяется не только на кору, но и на более глубоко залегающую массу вещества среднего мозга. Сон наступает в момент, когда тормозящие раздражения суммируются: определенную роль при этом играют, конечно, и условные рефлексы. Всем известно, что засыпание у отдельного человека связано с определенными привычками, оказывающими благотворное воздействие. Известно, насколько некоторым людям трудно бывает заснуть, если по какой-либо причине трудно сохранить привычное положение тела при сне или упущено привычное для засыпания время. При повторении определенных раздражений — положительных или отрицательных, т. е. возбуждающих или тормозящих, как раз и развиваются условные рефлексы.
Однако Павлов учил и о наличии в головном мозгу так называемых сторожевых пунктов. Дело в том, что торможение, охватывающее во время она кору головного мозга и более глубокие его слои, никогда не бывает полным. Даже при самом глубоком сне отдельные участки продолжают сохранять постоянную готовность к восприятию раздражений. К ним очень хорошо подходит определение «сторожевые пункты», — до известной степени они являются сторожами организма, так как, не позволяя полностью прерваться связям головного мозга с окружающим миром, они назначены как бы нести сторожевую службу. Эти сторожевые пункты будят нас в определенный момент, например, в определенный, обусловленный служебным долгом час. Утомленную, спящую мать не потревожит никакой шум, раздающийся вокруг, но разбудит даже самый слабей стон ребенка. Из опыта пребывания в блиндажах известно, что человек может спать при громком гуле орудий и трескотне пулеметов, но сразу просыпается от жужжания долевого телефона, так как на это жужжание настроены сторожевые пункты головного мозга.
Мы говорили о сне как «защитном торможении», оно все в более широкой степени, в особенности учениками Павлова, используется в лечебных целях как «длительный сон». Под этим подразумевается не просто непрерывный сон, а удлиненный сон продолжительностью примерно 14—16 часов в сутки в течение двух-трех недель. Лечение сном дает хорошие результаты преимущественно при нервных и психических заболеваниях, хотя и не у каждого больного.
Для изучения явления сна Павлов занимался изучением и ненормальных состояний сна. Торможениями коры головного мозга, сходными со сном, объясняется и так называемый лунатизм, сомнамбулизм, когда более глубокие части мозга, вызывающие рефлексы, не охватываются торможением; сюда же относится и гипноз—это сон, искусственно вызванный внушением, сон, при котором функционирует или же может функционировать только один сторожевой пункт головного мозга, способный реагировать лишь на определенное раздражение, а именно на слова гипнотизера.
Важным и открывающим перспективы для развития науки является то, что школа Павлова на экспериментальной основе определила физиологические причины внушения, механизм внушения, заложив тем самым научную основу для применения гипноза в лечебных целях.
Павлов занимался также изучением образования сновидений. По Павлову, все пережитое оставляет отпечатки в веществе головного мозга, строение, функции и функциональная способность которого гораздо сложнее, чем мы это можем себе представить. Любое воспринятое когда-либо раздражение, любое впечатление фиксируется в матрице мозга соответствующего индивида, как в книге, сохранность которой равна продолжительности жизни. Вначале от этих раздражений и впечатлений мы явственно сохраняем сознательные воспоминания; однако в эту группу воспоминаний попадает не все, что видел, слышал, чувствовал или каким-либо другим образом воспринял отдельный человек. А если было бы иначе, то жизнь, вероятно, стала бы невыносима, а кора головного мозга чрезмерно перегружена. Этим и объясняется, что многое из того, с чем сталкиваешься в жизни, забывается, причем степень внимания у различных людей, естественно, весьма различна.
Павлов, однако, указывает и второй род воспоминаний — абсолютные воспоминания головного мозга, которые никогда не утрачиваются. Впечатления большей частью скапливаются в глубоких частях коры, правда, перекрываясь более свежими впечатлениями, но все же сохраняясь, как в складе, из которого временами что- либо выносится силой сновидений. В соответствии с этим сновидение является выражением способности головного мозга вспоминать; стимулом для этого служит какое-либо внешнее раздражение, но иногда и внутреннее.
Потребовалось прожить долгую жизнь и неустанно работать, дабы воздвигнуть грандиозное научное здание. Много важных проблем удалось разрешить Павлову с помощью методов условных рефлексов. Все время, однако, возникали новые проблемы, постоянно его ожидало множество новой работы.
Мир узнал о значении основных работ Павлова сравнительно скоро. В 1904 г. он был награжден нобелевской премией. Не зная отдыха, Павлов продолжал свой путь, исследовал деятельность центральной нервной системы, головного мозга, к проблемам и загадкам которого его привели условные рефлексы, эксперименты на собаках, «Павлов со своими собаками»... Это понятие стало популярным во всем мире.
В 1912 г. в знаменитом университетском городе Кембридже Павлов получил шапочку почетного доктора с той же церемонией, как некогда Дарвин. При этом произошел весьма характерный случай. Добросовестно выполняя требования традиционного церемониала, он увидел внезапно перед собой качающийся белый предмет: это была собачка — детская игрушка, сделанная целиком из стекла; однако несколько прикрепленных к ней резиновых трубок свидетельствовали о том, что эта была особая собачка — павловская, снабженная фистулами слюнной железы и желудка наподобие тех подопытных животных, на которых Павлов производил свои знаменитые эксперименты. Кембриджские студенты хотели в этой забавной форме выразить свое восхищение и преклонение перед ученым. Три десятилетия назад Дарвину, основателю теории происхождения, при тех же обстоятельствах галерка преподнесла маленькую игрушечную обезьянку.
Только на родине к Павлову относились сначала сдержанно, более того — неблагожелательно. Однако в конце концов пророк был признан и в своем отечестве и даже более того: в новой России Павлова стали почитать и распространять ею труды в такой степени, превзойти которую уже невозможно. И когда в 1935 г. в Ленинграде состоялся конгресс физиологов, на котором председательствовал Павлов, ученые-специалисты всего мира устремились в чудесный северный город, чтобы увидеть Павлова и осознать все его мировое значение. За несколько дней до открытия конгресса во дворе Института экспериментальной медицины в Ленинграде состоялось открытие «памятника собаке», сооруженного по особому желанию Павлова, который в этой форме хотел выразить благодарность животным, указавшим ему пути к разгадке загадок ,и законов жизни.
И. П. Павлов дожил до 86 лет. Он умер 27 февраля 1936 г. в Ленинграде, где много лет работал, исследовал, искал и находил истину. В тридцатых годах благодарная родина построила для него еще одну превосходную исследовательскую станцию в Колтушах — ныне Павлово, что явилось венцом всех чествований неутомимого ученого. Здесь, после смерти Павлова, его ученики продолжают вести исследования в его духе и по его методам. На главном здании Научно-исследовательского института высечен на камне девиз Павлова «Наблюдательность, наблюдательность и еще раз наблюдательность!».
Мировая слава Павлова в значительной степени зиждется на его исследованиях в области пищеварения. Вероятно, каждый студент-медик знакомится ныне с ею основными опытами, а тем самым, и с условными рефлексами.
Зато все еще слишком мало внимания уделяется совершенно новым исследованиям Павлова в области высшей нервной деятельности, в которой он достиг таких выдающихся успехов, что можно по праву говорить о новой эпохе физиологии, начавшейся с Павлова. Все ее огромное значение начинают постепенно постигать лишь в настоящее время.
В чем заключается значение павловской теории? В том, что благодаря ей сфера духовной, или психической, деятельности, представлявшая до этого лишь сложную научную загадку, стала доступной научному исследованию. Правда, еще Сеченов сделал весьма смелое для своего времени утверждение, что в основе всей деятельности головного мозга, каким бы образом она ни выражалась, лежат рефлекторные акты, но лишь Павлову удалось практически доказать образование и ход условных рефлексов как функции коры головного мозга.
Изучая врожденные, т. е. безусловные, рефлексы выделения слюны при принятии пищи, Павлов обнаружил приобретенные организмом в ходе индивидуального развития рефлексы «психического выделения слюны», а затем открыл и весь свой великий метод условных рефлексов как путь к изучению деятельности головного мозга. С полным правом заявил он, что тем самым, наконец, возникла «правильная физиология головного мозга». С Павлова началось выяснение деятельности человеческого мозга как физиологической функции, раскрытие закономерностей в деятельности коры головного мозга — наиболее развитой части нервной системы.
«Психическая деятельность есть результат физиологической деятельности определенной массы головного мозга» — установил Павлов. Таким образом, то, что называли «духом», «душой», было поставлено на материальную, физиологическую основу. Тысячелетиями психологи тщетно пытались определить сущность психических явлений, но им не хватало физиологической основы: некоторые из них осознавали этот недостаток. Так, Зигмунд Фрейд, основатель «Психоанализа», прямо заявлял: «Недостатки нашего описания, вероятно, исчезли бы, если бы вместо психологических терминов мы могли бы уже ввести физиологические или химические». Теперь, благодаря Павлову, можно уже было заглянуть в физиологические процессы, лежащие в основе духовной жизни. Было бы, однако, ошибкой думать, что отныне физиология деятельности головного мозга может занять место психологии. Сам Павлов решительно отвергал эту мысль: «Глупо было бы отрицать субъективный мир. Само собою разумеется — он, конечно, есть. Психология как формулировка явлений нашего субъективного мира — совершенно законная вещь, и нелепо было бы с этим спорить» .
«...Мы, физиологи, — проще, чем психологи», — говорит Павлов далее. «Мы строим фундамент нервной деятельности, а они строят высшую надстройку, и так как простое, элементарное понятно без сложного, тогда как сложное без элементарного уяснить невозможно, то, следовательно, наше положение лучше, ибо наше исследование, наш успех нисколько не зависит от их исследований. Мне кажется, что для психологов, наоборот, наши исследования должны иметь очень большое значение, так как они должны впоследствии составить основной фундамент психологического знания» Таким образом физиологические открытия павловской школы создали тем самым новую научную базу и для психологии.
Эксперимент, оказавший столь большую помощь великим физиологам прошлых веков при открытии ими законов жизненных функций, оправдал себя в руках Павлова и при раскрытии им духовных явлений. Исследования в этой области начали вестись лишь в течение последних, десятилетий; они раскроют еще много непознанного и неизвестного.
Похожие материалы: